Что будет с мужчиной, если год пить антидепрессанты

Мне назначили "Ципралекс" в феврале 2022 года. И выписали пачку "Стрезама". Ощущения после полугода описаны в ссылке выше, а теперь прошёл год и "Ципралекс" мне отменили.

В конце я хотел, чтобы мне его отменили. До этого я ходил к психиатру с тем, чтобы она мне его продлила. Хотел этого. Жаждал этого. Стремился к усилению эффекта какого-то мерного спокойствия, которые дают таблетки.

Это немного похоже на медитацию, но если вычленить суть, то ты просто перестаёшь волноваться о будущем и заглядывать в прошлое. Не всегда, конечно, но в какие-то моменты ты оказываешься в этом состоянии без напряжения. В смысле, ты не думаешь, как в нём оказаться, не пробуешь ничего отсечь, просто существуешь только в настоящем. Это не связано ни с какими озарениями типа попытки заглянуть на горизонт мира с вершины горы или следствиями длительных медитаций под тибетское урчание в наушниках. У меня это чаще всего было связано с поездками за рулём. Просто едешь и понимаешь, что ты просто едешь. Это не счастье никакое, не откровение, а просто нет ничего, кроме движения, в котором ты находишься и частью которого являешься — и объектом, и субъектом.

Психиатр лечил "Стрезамом" и антидепрессантами непонятно что, но мы уже ко второму, кажется, рецепту разобрались с нашим пациентом — это тревога за будущее. Я не могу сказать, что тревога эта куда-то исчезла. Нет. Но она стала осязаемой и понимаемой. В какие-то моменты, как мне кажется, хотя бы отчасти контролируемой. И, наверное, я научился не так сильно зависеть от неё.

Про всё это отлично рассказывает один из самых моих любимых героев в художественной литературе — пелевинский Озирис из Empire V, одной из лучших книжек у Пелевина. Особенно в последней беседе с Рамой. Хотя нет, и первая хороша:

— Тогда скажите — является ли Бог просто побочной фракцией производства баблоса? Или эта побочная фракция свидетельствует о существовании Бога на самом деле? Это ведь не одно и то же.
— Не совсем, — согласился Озирис. — Когда-то давным-давно вампиры действительно об этом спорили.
— И к какому выводу они пришли?
— А ни к какому. Просто перестали спорить и стали думать о другом.
— Но почему?
— Да потому, — сказал Озирис, выдвигаясь из своей ниши, — что если Бог и есть, он хочет, чтобы для нас его не было. А раз Бог хочет, чтобы его не было, это и значит, что его нет.

Или вот оттуда же цитата Геры:

…глупо бояться того, о чем не имеешь никакого понятия.

Конечно, на всякого Пелевина найдётся свой Ирвин Ялом, который полагает тревогу важнейшим основанием для психотерапевтической работы и прямым следствием ковыряния в себе и попыток сепарации от того, с чем ты привык сливаться — не важно, водка это или самая большая влюблённость в твоей жизни:

— Один из величайших жизненных парадоксов заключается в том, что развитие самосознания усиливает тревогу. Слияние рассеивает тревогу самым радикальным образом – уничтожая самосознание. Человек, который влюбляется и переживает блаженное состояние слияния с любимым, не рефлексирует, поскольку его одинокое сомневающееся «Я» и сопутствующий страх изоляции растворяются в «мы». Таким образом, человек избавляется от тревоги, теряя самого себя.

Антидепрессанты не избавили меня от тревоги. Скорее антидепрессанты показали мне пространство, в котором этой тревоги может не быть. Доказали, что бестревожное состояние — это не следствие каких-то многолетних лечебных упражнений с психотерапевтом, да и вообще не какая-то статика, а скорее возможность. Умение. Что-то вроде счастья, которое бывает перманентным только у дураков и имбецилов. Антидепрессанты, я предполагаю, научили меня фиксировать эти моменты. И в какой-то мере наслаждаться ими.

Конечно, в этом хочется оставаться, но довольно быстро ты понимаешь, что остановился. Я не могу это точно описать, но сам факт того, что я пишу этот текст ранним утром, говорит о том, что антидепрессанты я больше не принимаю. Пока ты пьёшь таблетки, тебя мало что тревожит и хочется почаще останавливаться. Для меня это означало бег между остановками. Я не читал толком — скорее перечитывал, не работал — скорее двигался по уложенным мной же рельсам, старался не конфликтовать кардинально — легче договориться. После работы я мог 5 часов лежать в кровати, занимаясь неясно чем. Мог провести выходные так, что к вечеру субботы не мог вспомнить ничего, что я сделал в дне. Мне не хотелось планировать путешествия или даже небольшие походы. Покупавшиеся сотнями бумажные книги медленно заполняли полки, не погружаясь в мою голову. Я часто смотрел на внешние раздражители с некоей иронией, что ли, которая потом вылилась в отрешённость. Снег, гора, истерящий сотрудник, смертельная опасность, поцарапанная машина, упавшая в ванной держалка для шторки — всё это воспринималось примерно как сила тяготения. Ну, не совсем так, конечно — я на всё привычно реагировал, но реакции скорее были заучены в прошлом.

От этого устаёшь. Не сказать, что тебе нужно что-то делать в выходные так, чтобы чувствовать это действие. Нет. Но можно сказать, что ты не любишь такие выходные. Это как еда без насыщения. Сон без отдохновения. Ты вроде бы и отдыхал, и искал в себе оправдания такого существования в течение всей субботы (и даже нашёл их), но удовольствия не получил.

Пока ты находишься в этой процессе, вычленить эту ватность сложно. Это сейчас я легко пишу — месяц прошёл. А там, внутри, в выстроенном и отлаженном быте, в стабильной работе, в уютной связке "семья — любовница — офис" — это так же сложно понять, как сложно представить происходящее во время полёта в большом самолёте в Москву — ты просто движешься с пространством, которое для тебя замкнули в салоне. Невозможно и никогда нельзя будет почувствовать то, о чём говорит пилот по громкой связи: на улице минус 50, ветер, который мог бы снести твой дом, и мы летим со скоростью, которая превышает максимальную скорость твоей машины в 6 раз. Чтобы это всё понять и попытаться осознать, нужно оказаться снаружи летящего самолёта. А чтобы это увидеть и описать, нужно отлететь ещё километров на 10.

Ну и секс. Это хоть и самый простой, но самый главный триггер. В обычной жизни в сексе ты тратишь большую часть ментальных усилий на то, чтобы неконтролируемо не кончить. В жизни под антидепрессантами ты думаешь в основном о том, как бы кончить уже плевать как, лишь бы всё закончилось. Секс превращается в муторную работу — туда-сюда, туда-сюда, и ещё надо контролировать, что происходит с партнёршей. Иногда я так уставал, что у меня болели мышцы на ногах, а сам секс я воспринимал, как тяжёлую, но обязательную работу — мне хотелось быть уверенным в том, что всё продолжает работать.

Если бы не секс, я бы и дальше упрашивал психиатра выписать очередной рецепт (это не выглядело как упрашивание, я старался её к этому подталкивать). Но секс — это большой пласт в сознании, и последний раз я пришёл к психиатру с целью наоборот уговорить её рецептов больше не вписывать (я вновь не уговаривал её, а пытался подталкивать к этому выводу).

Сексуальная функция восстанавливается почти мгновенно. Окончательно — через 1-1,5 недели. Сейчас я в полном порядке. Чувствую себя молодым и задорным. Легко мастурбирую, кончая за 30 секунд на быстро мелькающие в голове картинки. Превращаю секс с живой женщиной в привычные маленькие приключения, наполненные бельём, игрушками и переменой ролей. Мне нравится подходить к порогу, держаться у него, притормаживая, и потом отпускать вожжи, зная, что можно.

После остановки я купил несколько обучающих курсов, и одни уже закончил. Перечитал гору книг, разгрёб их стопку на прикроватной тумбочке, придумал пару новых историй и возжелал подняться на Фудзи. В прямом смысле слова — я полечу в Японию и поднимусь на Фудзи, тайные виды на которую дарит мне всё тот же Пелевин.

Но теперь этого недостаточно.