Секретный штаб войны с Путиным

«Для Польши, как и для Европы, победа над Путиным является смыслом существования государства» — это недавнее заявление польского премьера Матеуша Моравецкого многие в Москве восприняли как пустое крикливое бахвальство политика, который к тому же является не полноценным главой правительства, а ширмой, за которой скрывается многолетний кукловод политической жизни Варшавы Ярослав Качиньский. Однако такая оценка неправильна в нескольких отношениях сразу.

Самым влиятельным человеком в Польше действительно остается 73-летний лидер правящей партии Качиньский — закоренелый холостяк (он никогда не был женат и никогда даже не имел подружки), большой любитель поучать женщин («Женщина должна дозреть до того, чтобы стать матерью. Когда после 25 лет закладывают за воротник, это нехорошая предпосылка в таких вещах») и страстный любитель кошек («хозяйкой» на вилле Качиньского в варшавском пригороде Жолибож является кошка Фиона, а на заседании польского парламента Качиньского как-то раз застукали за изучением «Атласа кошек»).

Однако, по словам знатоков, властная динамика в Варшаве постепенно меняется. Начав свою карьеру в качестве очередного карманного премьера Качиньского, Моравецкий превратился в самостоятельную фигуру.

Неоправданным является и мнение о пустом хвастовстве. В каждой из западных столиц сейчас фактически функционирует штаб борьбы с Путиным. Самый могущественный из этих штабов, разумеется, находится в Вашингтоне. Но вот наиболее идеологически заряженный и располагающий при этом самой продуманной программой действий штаб следует искать именно в Варшаве.

Планы Варшавы на десятилетия вперед

В ноябре 2022 года сооснователь варшавского «мозгового треста» Фонд Калецкого Анна Громада и польский экономист Кшиштоф Зенюк опубликовали в британской The Guardian статью «Почему Польша может выиграть больше всех от российского поражения на Украине». В этом тексте с поразительной откровенностью и четкостью изложены стратегические планы Варшавы на десятилетия вперед: «Успех Украины предоставит региону исторический шанс избавиться от статуса периферии и превратиться в противовес большим западным государствам ЕС.

Победа Украины, возможно, повлечет за собой смену режима в Белоруссии — втором недостающем звене в историческом проекте Inermarium («Междуморье». — Прим. авт.), который предусматривает создание буфера из союзных стран, который простирается от Балтики до Черного моря и призван служить противовесом могуществу России.

Для Польши такой сценарий будет означать двойной джекпот. Впервые с 17-го века мы сможем решить проблему «соседства»… Объединенный регион, занимающий всю Восточную Европу, с человеческим и экономическим потенциалом в более чем сто миллионов человек может сместить доминирование старой Рейнландии в Европейском Союзе».

Как следует из статьи польских экспертов в The Guardian, сначала Варшава вместе с США и Западной Европой намерена разобраться с Россией. Затем, опираясь на поддержку Вашингтона, Польша собирается превратить в «европейскую периферию» западную часть ЕС.

Но у плана есть и третий пункт в виде грядущего размежевания с Америкой: «Американские и восточноевропейские интересы сегодня, похоже, совпадают. Однако есть… очевидные причины, в силу которых в будущем они могут разойтись…

США гораздо больше боятся повторения хаоса распада Советского Союза в 1991 году и сопутствующих рисков для ядерной безопасности. К этим рискам безопасности в Восточной Европе тоже не относятся легкомысленно. Но если вы уже живете в районе, подверженном риску, то перспектива значительного улучшения (под «улучшением» здесь подразумевается демонтаж России. — «МК») делает вашу точку зрения иной».

У стратегических планов Варшавы воистину наполеоновский размах? Смех, с моей точки зрения, здесь абсолютно неуместен. Первая фаза этих наполеоновских планов находится сейчас в стадии попытки реализации.

«Волки» из Смоленска

В феврале 1764 года императрица Екатерина II назначила князя Александра Вяземского генерал-прокурором (фактически первым министром) и выдала ему собственноручно написанное «наставление» о том, какую линию он должен проводить в государственных делах. Пункт девятый этого «наставления», с одной стороны, звучит очень злободневно, а с другой — способен ввергнуть современного читателя в состояние полного изумления.

Перейдя в этом пункте к теме «Малой России, Лифляндии (композит территорий современных Латвии и Эстонии. — «МК») и Финляндии», Екатерина написала: «Сии провинции, также и смоленскую, надлежит легчайшими сторонами привести к тому, чтобы они обрусели и перестали бы глядеть как волки к лесу». С «Малой Россией» (то есть Украиной) и Прибалтикой все понятно. Но что в этой компании «нерусских волков» делает Смоленск?

В период Смутного времени, в 1609 году, польские войска отобрали Смоленск у России. В 1654 году царю Алексею Михайловичу удалось вернуть его обратно. Но, как мы видим, даже по прошествии ста десяти лет Смоленск так и не смог вновь стать полностью русским городом.

Мы привыкли к картине мира, в которой Москва относится к мировым столицам первого разряда, а Варшава — второго или третьего. В течение нескольких периодов в 16-м и 17-м веках Русское царство и Речь Посполитая (предшественница современной Польши) были примерно равными по своей силе государствами. А иногда баланс сил между ними и вовсе сильно искривлялся в сторону Варшавы. Население Речи Посполитой в 1580 году составляло 7,5 миллиона человек, а в 1650-м — 11 миллионов. Население России в конце 16-го века — 6 миллионов человек, в 1620-х годах — 3,5 миллиона, в 1640-е годы — 7 миллионов. Учитывая «точность» статистики тех лет, все эти цифры, конечно, условны. Но некое представление об общей картине они все-таки дают.

Кстати, вы обратили внимание на катастрофическое падение численности населения Русского Царства в начале 17-го века? Это прямой результат развала государства в период Смутного времени и серии польских интервенций.

Россия тогда оказалась в заколдованном круге. Дезинтеграция «вертикали власти» провоцировала польские интервенции. А польские интервенции углубляли и закрепляли процесс распада власти.

В 1610–1612 годы Москва была оккупирована польско-литовскими войсками. Неустойчивость положения России ощущалась еще в течение многих десятилетий после этого. Поляки, например, долго требовали, чтобы первый русский правитель из династии Романовых Михаил перестал именовать себя «царем всея Руси» и удовольствовался бы вместо этого титулом «царя своей Руси». Но сначала постепенно, а затем все более стремительно баланс сил стал меняться не в пользу надменных варшавских шляхтичей. 1772, 1793, 1795 годы — три раздела Польши между Россией, Австрией и Пруссией. В 1815 году в состав России вошли Варшава и другие польские территории.

Поляки, естественно, периодически поднимали мятежи. Восстания 1830–1831 годов и 1863–1864 годов становились событиями общеевропейского масштаба. Но, несмотря на горячее сочувствие полякам «всей просвещенной Европы», Варшава оставалась под властью Санкт-Петербурга.

В обратную сторону маятник истории начал двигаться лишь в ХХ веке. В период Русско-японской войны профессиональный революционер Юзеф Пилсудский (его старший брат Бронислав вместе со старшим братом Ленина Александром Ульяновым участвовал в подготовке покушения на императора Александра III, но брата Ленина казнили, а брата Пилсудского, приговорив к смертной казни, помиловали и всего лишь отправили на каторгу) вступил в контакт с японскими дипломатами.

Пилсудский представил своим потенциальным союзникам «соблазнительное предложение» в письменном виде: «Сила и значение Польши среди составных частей Российского государства побуждают нас поставить перед собой политическую цель — разделить Российское государство на его основные составляющие и освободить страны, которые были насильственно включены в состав этой империи.

Мы рассматриваем это не только как реализацию культурных стремлений нашей страны к независимому существованию, но и как гарантию этого существования, поскольку Россия, лишенная своих завоеваний, будет достаточно ослаблена для того, чтобы перестать быть грозным и опасным соседом».

Японцы восприняли Пилсудского достаточно серьезно: его пригласили в Токио и удостоили встречи с архитектором войны с Россией Аритомо Ягомато — бывшим премьер-министром и действующим начальником генерального штаба. Но в 1904 году у Пилсудского не срослось. Ему пришлось вернуться в Российскую империю и заняться «эксами» — то есть экспроприациями, или банальной уголовщиной: ограблениями банков и поездов якобы с революционными целями. Однако шанса, который ему выпал после возникновения по итогам Первой мировой войны независимой Польши, Пилсудский уже не упустил.

В числе самых влиятельных фигур в новом государстве был в тот момент другой яростный польский националист — Роман Дмовский. Почему эта деталь важна? Потому, что при всем своем национализме Дмовский был еще и талантливым политиком-реалистом. Он считал главной опасностью для Польши Германию и предлагал нивелировать эту опасность с помощью установления тесных связей с Советской Россией.

Однако в междоусобной политической борьбе Дмовский проиграл Пилсудскому. Варшава сделала ставку на конфронтацию с Москвой и попытку реализовать проект Intermarium. Закончилось это все польской национальной катастрофой в период Второй мировой войны.

В период, когда в первое десятилетие XXI века я несколько раз побывал в Польше, все эти события казались древней историей, которая не имеет никакого отношения к современности. Помню, например, как в составе международной группы молодых экспертов я оказался на аудиенции у тогдашнего президента Польши Александра Квасьневского. С поляками глава страны дружелюбно пообщался на польском, с немцами — на немецком, с русскими — на русском. Из моей памяти начисто испарилось то, что именно говорил Квасьневский. Зато в ней осталось общее впечатление: Квасьневский вел себя как «мистер Обаяние».

Еще большее впечатление на меня произвела встреча с тогдашним польским послом в Москве Ежи Баром в декабре 2009 года. «Господин посол, есть мнение, что главной движущей силой внешней политики Варшавы является русофобия, а нелюбовь к русским очень распространена в Польше на бытовом уровне. Что вы на это скажете?» — поинтересовался я у него в ходе интервью.

Ежи Бар ответил: «В каждой демократической стране есть разные мнения. И не надо удивляться, что могут быть отдельные русофобские высказывания. Я переживаю, что бывают такие настроения. Но это не политика государства…

У вас в Польше несравненно больше друзей, чем вам это кажется. Как вы можете в этом убедиться? Мне кажется, что есть только один способ. Я хотел бы, чтобы все меньше и меньше моих русских собеседников на мой вопрос: «А вы в Польше были?» — отвечали: «Да, транзитом».

Даже такой живой символ польской русофобии, как Радослав Сикорский — на тот момент министр иностранных дел, — пытался меня убедить в том, что на него возводят напраслину, и никакой он не русофоб.

Оказавшись в декабре 2010 года в рамках организованного польской стороной пресс-тура в кабинете Сикорского, я решил взять быка за рога: «Господин министр, не перешли ли вы сейчас из разряда открытых русофобов в разряд скрытых?» Было заметно, что при моем вопросе Сикорского передернуло. Но он быстро пришел в себя и дал и достаточно убедительно звучащий ответ: «Греческое слово «фобия» означает не неприязнь, а страх… И мы боялись. Если вы будете нас пугать, мы будем искать союзников. Но если вы будете искать с нами сотрудничества, то мы готовы!»

Должен признаться: пообщавшись в ходе этого пресс-тура со многими польскими экспертами и политическими фигурами, я вернулся в Москву с убеждением, что историческое примирение между Россией и Польшей — это, конечно, не единственный, но вполне возможный вариант развития событий.

И как можно было не счесть это возможным вариантом развития событий, если в 2010 году о хороших отношениях с Москвой говорил даже сам Ярослав Качиньский? Обращение к гражданам РФ после гибели своего брата-близнеца, президента Польши Леха Качиньского, он начал так: «Друзья-россияне!» Правда, уже в тот момент были скептики, считавшие такую риторику тактическим и чисто временным маневром со стороны Варшавы.

Еще во время пресс-тура я услышал (к своему стыду, не помню, от кого именно) такое мнение: во второй половине 2011 года Польша будет в первый раз в своей истории председательствовать в Европейском Союзе. Потепление отношений с Москвой ей нужно для того, чтобы это председательство прошло как можно успешнее.

Такая точка зрения в итоге и оказалась самой прозорливой. Варшава в тот момент чувствовала себя младшим партнером Берлина, Парижа и так далее. Ей было важно убедить «старших братьев» из западной части ЕС в том, что она серьезный, ответственный и предсказуемый игрок, способный на «взрослое поведение» — даже на такое, как замирение с Москвой. Но этим цели польского маневра не исчерпывались. Как стало понятно чуть позже, еще одной целью было притупление бдительности Москвы перед новыми политическими наступлениями на Украину и Белоруссию.

Возродить Речь Посполитую

Спустя два с небольшим месяца после начала СВО директор Службы внешней России Сергей Нарышкин так охарактеризовал в своем специальном заявлении стратегические планы Польши: «Вашингтон и Варшава прорабатывают планы установления плотного военно-политического контроля Польши над «своими историческими владениями» на Украине. Первым этапом «воссоединения» должен стать ввод польских войск в западные области страны под лозунгом их «защиты от российской агрессии»…

По расчетам польской администрации, превентивное закрепление на западе Украины с высокой степенью вероятности приведет к расколу страны. При этом Варшава по существу получит под управление территории, на которые войдут «польские миротворцы». По сути, речь идет о попытке повторить историческую для Польши «сделку» после Первой мировой войны, когда коллективный Запад в лице Антанты признал за Варшавой право сначала на оккупацию части Украины для защиты населения от «большевистской угрозы», а потом и включение этих территорий в состав польского государства».

Я очень уважаю Сергея Нарышкина. Но, когда я впервые прочел это заявление, мне показалось, что оно несколько преувеличивает размер геополитических амбиций Польши. А вот сейчас я придерживаюсь прямо противоположного мнения: размер геополитических аппетитов Варшавы в этом заявлении сильно преуменьшен.

Речь идет не о «возвращении» нескольких отдельных регионов. Речь идет о вхождении Польши в неформальный «клуб» основных мировых игроков. Контроль государства над территориями может выражаться в разных формах. Например, в форме прямого владения. Варшава активно практиковала эту форму в период между двумя мировыми войнами, вбирая в себя регионы, населенные этническими поляками и белорусами и подвергая их форсированному «ополячиванию».

Нечто подобное теоретически не исключено и в будущем. Цитирую сообщение РИА «Новости» от 23 января этого года: «Варшава рассматривала вариант раздела Украины в начальной стадии российской военной операции, заявил бывший министр иностранных дел Польши Радослав Сикорский. «Я думаю, что имел место момент колебаний в первые десять дней войны, когда мы все не знали, как она пойдет, и, возможно, Украина рухнет», — сказал политик в эфире радиостанции Zet, отвечая на вопрос, верит ли он в то, что «правительство PiS (правящая партия Польши «Право и справедливость») в какой-то момент думало о разделе». Однако магистральное направление польской внешней политики основано в данный момент на принципе непрямого контроля.

Что это такое? Самый наглядный современный образец — это государства НАТО. В теории каждое из них обладает абсолютным или почти абсолютным суверенитетом. Но на практике, за отдельными исключениями, без «консультаций» с США никакие важные решения в нескольких ключевых сферах не могут быть приняты по определению.

Вот к этому-то варианту и стремится Польша — причем уже достаточно давно. Ключевое событие польской истории — заключенная в городе Люблин 1 июля 1569 года Люблинская уния (простите за тавтологию). Это договор о заключении союза между Королевством Польским и Великим княжеством Литовским, в результате которого появилось конфедеративное государство, известное как Речь Посполитая.

И вот 28 июля 2020 года (интересно, почему не первого июля? Опоздали, граждане, опоздали!) в том же городе Люблин было заключено новое соглашение о создании регионального альянса Польши, Украины и Литвы. Пока этот альянс известен как «Люблинский треугольник». Но еще в самом начале его организаторы прямо заявили, что в будущем, после включения в его состав Белоруссии, он обязательно должен превратиться в четырехугольник.

Вот что в том числе написано на сайте этой организации от имени министерства иностранных дел Польши: «Наследие Пилсудского и Петлюры. Прошлое, настоящее и будущее партнерство Польши и Украины… Геополитическое положение Польши, Литвы и Украины определяет развитие партнерских отношений в рамках субрегиональных интеграционных инициатив в Центральной Европе в качестве дополнения к ЕС и НАТО…

Построение постоянных и партнерских отношений между нациями в рамках инициативы «Люблинский треугольник» на политическом, экономическом уровнях, и прежде всего на уровне гражданского общества, будет представлять собой новое качество взаимоотношений в условиях гибридных угроз государственной безопасности».

Нигде в официальных документах, разумеется, не сказано, что определять эти «взаимоотношения в условиях гибридных угроз государственной безопасности» будет Варшава. В таком «уточнении» просто нет нужды. Польша — это самое сильное в экономическом, военном и политическом отношениях государство альянса. Польша — это естественный центр притяжения внутри новой Люблинской унии. И вот что надо четко осознавать: особенно сильным это притяжение в силу, я думаю, понятных причин стало в 2022 году.

В июле прошлого года Верховная рада в Киеве приняла закон об особых гарантиях для поляков на территории Украины. Согласно этому документу, объем прав граждан Польше на Украине не сильно уступает объему прав граждан самой Украины. А пару недель тому назад премьер-министр Литвы Ангидрида Шимоните заявила, что в ее стране «есть определенная интоксикация русской культурой», и предложила «вылечить» ее так: «Я определенно за то, чтобы польского языка как иностранного было в школах как можно больше… Думаю, это очень хороший выбор. Я предпочитаю, чтобы вторым иностранным языком по выбору после английского был польский, а не русский».

Важный нюанс: это заявление было сделано в ходе интервью местной польскоязычной радиостанции. От Ингриде Шимоните явно хотели услышать нечто в этом роде. И она как политик, который хочет понравиться аудитории, не подкачала. Но вот вам еще более важный нюанс: в той реальности, которая была еще совсем недавно, Польшу в Литве не любили, Польшу в Литве опасались.

В период с 1922 по 1939 год город, который сейчас называется Вильнюс, входил в состав Польши. В 1931 году из 195 тысяч человек, которые жили в тот момент в будущей литовской столице, этнических литовцев было меньше двух тысяч. В Литве прекрасно знают, что в Польше многие считали и считают, что превращение польского Вильно в литовский Вильнюс — это несправедливость. После распада СССР официальный Вильнюс резко свернул объем школ с польским языком обучения и проехался паровым катком по тем активистам, которые осмелились попросить о создании в Литве «польской культурной и административной автономии».

Но все это сейчас временно (или уже не временно?) забыто. В условиях жесткого вооруженного противостояния на Украине у более слабых региональных игроков доминирует желание прислониться к более сильным, спрятаться под их крылом. Если вы простите мне уход в мир поэтических образов, то Польше сейчас даже не надо особо трясти яблоню. Яблоки сами падают к ее ногам. Но лидерам в Варшаве этого, разумеется, мало. Они хотят завладеть всем «яблоневым садом».

Что движет Варшавой?

На излете эры Горбачева, когда подконтрольный СССР социалистический лагерь начал складываться, словно дом из картона, западные лидеры впали в своей массе в состояние эйфории. А вот с тогдашним президентом Франции Франсуа Миттераном этого не произошло.

Многоопытного политика, который прошел через горнило Второй мировой войны и впервые стал министром еще в январе 1947 года, мучили тревожные предчувствия. В июле 1989 года он заявил президенту США Джорджу Бушу о том, что «Советский Союз никогда не согласится на отказ от своего контроля над Польшей». В феврале 1990 года Миттеран высказал канцлеру ФРГ Гельмуту Колю свою глубокую убежденность в том, что, если Украина попытается отделиться, это «приведет к гражданской войне».

А в особо минорное состояние президент Франции впал, когда после провала ГКЧП впереди замаячила перспектива полного распада СССР. На заседании кабинета министров 28 августа 1991 года Миттеран сообщил присутствующим о том, что событие будет означать «страшные угрозы для нашего континента… угрозы анархии и конфронтации».

Написанная известным британским автором Филипом Шортом биография Миттерана, в которой приводятся все эти прогнозы, была издана в 2013 году — в момент, когда на Украине еще не произошел второй Майдан. Соответственно, Шорт прокомментировал пророчества покойного президента Франции с нескрываемой иронией. Мол, Миттеран — это, конечно, политический мудрец. Но и на старуху бывает проруха!

Однако история — дама капризная. И один из ее капризов — право определять, кто «смеется последним». Миттеран не сумел предсказать действия Горбачева и дальнейший ход событий внутри тогдашних советских верхов (беседа президента Франции с премьер-министром этой страны Мишелем Рокаром, ноябрь 1989 года: «Горбачев никогда не согласится пойти дальше, а даже если и согласится, его заменят на сторонника твердой линии»). Но зато он мгновенно и точно сформулировал общую логику истории и последствия попыток действовать вне рамок этой логики.

Объединение в один смысловой ряд слов «Польша», «Украина», «гражданская война», «страшные угрозы для нашего континента» в 2013 году еще могло казаться абсурдным. Но в 2023 году так точно уже не кажется. Польша использует конфликт на Украине в качестве тарана, в качестве орудия исторического реванша, в качестве политического механизма, способного компенсировать в настоящем и будущем все те политические поражения, которые были участью поляков с XVIII по ХХ века.

Что при этом является в глазах политической элиты в Варшаве сверхцелью? Что заставляет польское руководство забыть об осторожности и с головой окунуться в омут опасной игры?

Вот что мне сказал по этому поводу видный, но непубличный российский специалист по польской политике: «Ими движет мессианская идея — нести «свет правды и цивилизации» менее продвинутым народам. Они воспринимают себя как «последний рубеж западной цивилизации перед варварским Востоком». В их умах друг с другом соседствуют страх перед Россией и глубокая убежденность в своем культурном превосходстве.

В Польше есть такой широко известный термин — Восточные кресы (в буквальном переводе — «восточные окраины»). Это земли, которые некогда входили в состав Речи Посполитой, а сейчас принадлежат Украине, Белоруссии и Литве. Восточные кресы воспринимаются в Польше как часть своей несостоявшийся или разрушенной империи. Сейчас в Варшаве увидели возможность воспользоваться ресурсами коллективного Запада для достижения своих целей на Востоке. Собственные ресурсы Польши при этом не особо велики. Но им очень часто удается котировать свои акции выше номинала».

Такая политика не является причудой какого-то конкретного политического деятеля. По поводу такого курса в политических кругах Варшавы наличествует абсолютный консенсус. Разница лишь в том, что одни политики в Польше говорят обо всем в лоб, а другие в силу разных соображений менее прямолинейны.

Но личный фактор в сегодняшней политике Варшавы по отношению к Москве все равно присутствует. Мы в России достаточно неплохо представляем, кто такой Ярослав Качиньский. Но мы пока еще мало что знаем о 54-летнем премьер-министре Матеуше Моравецком. Возможно, что зря. К этой фигуре стоит очень пристально приглядеться.

«В декабре 2017 года Моравецкий начал свою карьеру главы правительства в качестве премьера-ширмы. Однако он очень хорошо показал себя в годы ковида и еще больше расцвел на фоне нынешней фазы конфликта на Украине, — рассказал мне глубокий знаток польской политики, директор региональных проектов Каспийского института стратегических исследований Юрий Солозобов. — Моравецкий — очень жесткий, очень мотивированный. В свое время, чтобы надавить на его отца, крупного деятеля «Солидарности», сотрудники спецслужб коммунистической Польши вывозили Моравецкого в лес и угрожали ему убийством.

Со смысловой точки зрения Моравецкий сегодня даже более важен, чем Качиньский. Сентиментальный и склонный к интригам Качиньский — это уходящая натура польской политики. А Моравецкий — это ее мотор, ее настоящее и будущее. По своему типу личности Качиньский — епископ, монах, проповедник, религиозный гуру. Моравецкий — это ярко выраженный тип крестоносца».

Услышав эти слова, я почти на физическом уровне почувствовал «аромат Средневековья»: замерзшее Чудское озеро, псы-рыцари и так далее. Что поделаешь — в таком мире мы сейчас живем.

Чтобы иметь возможность хотя бы частично заглянуть в будущее, нужно очень хорошо понимать настоящее. Чтобы хорошо понимать настоящее, нужно знать свое прошлое.

Упрекать поляков в том, что они не увлечены своей историей, разумеется, не приходится. Они в своей истории, можно сказать, «купаются». Но «купание» в истории совсем не равнозначно умению извлекать из нее правильные уроки. Один видный российский политик написал недавно: «Отношения между государствами строятся не только на национальных интересах, но и на национальных страстях, а иногда — на страстях и страхах национальных элит». К Польше это относится даже не на 100%, а на все 200%. Все это очень опасно — для всех, включая саму Польшу.

Михаил Ростовский