Что случается с сухим алкоголиком после полугода на антидепрессантах
Я бросил пить 1 марта 2019 года. Прошло 1262 дня. Почти 1263.
На старте я был готов к тому, что выбираться из всего этого буду долго. Не помню в какой книжке было написано про 8 лет. И я знал, что если не 8, то очень долго.
Я никак себе это не представлял. Просто знал, что нужно соблюдать ровно одно условие — не пить. А всё остальное в привязке к алкоголизму меня не волновало. И я не пил.
Со мной много что случилось за эти 3,5 года, и в начале 2022 года, накануне третьей годовщины остановки я не ощущал никакого воодушевления. Единственным моим достижением был тот факт, что я не пил. Всё остальное вызывало у меня сомнения. Тревогу. Апатию. Злость. Обиду. Раздражение. Усталость.
Может, поэтому, а, может, ещё почему-то я перестал спать. Конечно, я спал, но всякий раз мне не казалось это каким-то отдохновением и вообще отдыхом. Я медленно погружался в тревожную дрёму, просыпался абсолютно каждую ночь в 2-3 часа ночи и по 2-3 часа ворочался в кровати — читал, пытался уснуть, вставал работать, чтобы свалиться от усталости и всё равно не заснуть. Я засыпал на планёрках после обеда, пару раз чуть не уснул на светофоре и отрубался везде, где можно было просто откинуться на спинку стула.
Я ненавижу словосочетание "последняя капля", но бессоница была последней каплей на пути к психиатру. Мы говорили часа 1,5, и она не обнаружила у меня искомой депрессии. Но преддепрессивное состояние нашла — мне кажется, что в основном ради моего спокойствия. Назначила лёгкое снотворное, рассказала про гигиену сна, порекомендовала книжку про бессоницу, смену психотерапевта, назначила "Стрезам" (упаковка) и "Ципралекс" (долго).
Я несколько раз пытался кому-то довериться в жизни. Мне это плохо удавалось, но к февралю я был готов. Мне хотелось кому-то довериться и делать ровно то, что говорит этот человек. В психиатре, к которому я в своём маленьком городе пришёл, конечно, по перекрёстным рекомендациям, просто сошлись все факторы: время, масштабы тревоги, усталость от бессоницы, барражирующие на окраине сознания суициидальные размышления, которые не пугали (и это-то пугало больше всего).
Я сделал всё, что она мне сказала. Поменял психотерапевта, заказал на "Озоне" книжку, перестал читать на ночь тексты с телефона, купил все таблетки и начал их пить по графику. Мы встретились с психиатром за неделю до 24 февраля — где-то в пятницу. Может, это было плацебо, но эффект "Стрезама" я почувствовал на второй день. Я не помню, как это объяснить, но точно помню, что я не мог это сформулировать и в самом начале. Меня просто отпустило. Резко и так, как никогда ещё не отпускало. Я не могу выписать другие детали, слово "отпустило" — единственное, что я могу сформулировать.
Как и все, я находился в тяжёлом шоке после памятного четверга. Наверное, это один из 2-3 дней в моей жизни, которые я помню с раннего утра до того, как телефон в ночи начал падать мне на лицо. Но я чувствовал, что прорываюсь на "Стрезаме". Может, я заставил себя в это поверить, но ощущения были именно такие.
Как и всех, меня начало отпускать примерно через 2 месяца. К этому времени упаковка "Стрезама" закончилась, и исчезло ощущение того, что таблетки на меня как-то действуют. Но исчезло желание.
Это было удивительное и логичным образом пугающее чувство. Сначала исчезла утренняя эрекция. Я не сразу это заметил, но когда заметил, не испугался — психиатр предупредила меня, что могут быть проблемы с сексуальным желанием. Она говорила слово — "либидо". А может, не она, а две моих собеседницы в тайном чате на троих. В общем, проблемы с либидо с зафиксировал на отсутствии утренней эрекции. Я не помню, когда это случилось, но к концу апреля её точно не было. И я перестал хотеть женщин. Это я зафиксировал на осутствии желания мастурбировать по утрам. Я не всегда хочу мастурбировать утром, но обычно я про это размышляю перед тем, как идти в душ, и 1-2 раза в неделю соглашаюсь с тем, что было бы неплохо про кого-то или что-то пофантазировать. Но к концу апреля я перестал фантазировать по утрам в ванной.
Я оглянулся вокруг и понял, что не хочу женщин. Сначала я обнаружил, что у меня исчезли вспышки желания. Это когда ты просто перемещаешься в пространстве и неожиданно как бы говоришь себе про себя, что с удовольствием переспал бы с такой-то женщиной. Так ты думаешь много про кого — про коллег, про случайных встречных женщин в рабочем коридоре, про девушек за рулём автомобиля, который едет тебе навстречу, про соседку по подъезду, про героиню кинофильма, иногда даже про героиню книжки, которой ты увлечён. Вокруг тебя постоянно вспыхивает огонёк желания, и ты привык, что он сидит у тебя на плече и шепчет, как тот чертёнок из какой-то не помню какой книги Пелевина (а, может, и совсем не Пелевина). И вот он исчез.
Я тоже не очень испугался, потому что помнил, что так и должно быть. Но потом я перестал хотеть тех, кого я хотел всегда. Это очень ограниченный круг женщин, заглушки с которыми легко всплывают перед внутренним взором, когда тебе сложновато мастурбировать на сложные какие-то сценки, которые с трудом держит сознание, вынужденное держать под контролем быстро двигающуюся правую руку, неестественно напряжённый член и трепыхающийся в призрачных образах рассудок. Это совершенно не условно моя любовница, моя соседка из соседней квартиры, моя одногруппница, с которой я изредка сплю по старой памяти и ещё две женщины, которых мне не хотелось бы упоминать без согласия с ними. И вот и этих женщин я перестал хотеть.
Я не занимался сексом неделями или даже месяцами. А когда занимался, то мне с трудом удавалось удерживать интерес к тому, что раньше полностью поглощало меня хотя бы в процессе. Иногда в ходе этих спортивных мероприятий мне казалось, что я мастурбирую, и всего этого нет на самом деле. Но я фокусировал взгляд и оказывалось, что всё по-настоящему.
К июню я понял, что могу не просто размышлять, но и даже принимать какие-то важные личные решения, не оглядываясь на сексуальное желание. Такого у меня ещё никогда во взрослой жизни не было. Как бы… я не оглядывался на желание. Потому что оглядываться было не на что. Я с удивлением смотрел на женщин, которых так сильно хотел всё то время, что был с ними знаком, и никак не мог их узнать. Мне было известно про них всё, что мне было известно про них до сих пор — кроме сексуального желания. Оно было мне неизвестно. Я не мог и не хотел его воскрешать.
А потом я пошёл в поход. Назовём это так. Поход был длинным. Я вставал утром, ел и шёл дальше. Вверх и вниз. Вверх и вниз, а потом по прямой. И опять вверх. И, конечно, вниз. И потом я ложился спать, зная, что с утра не будет эрекции. Вставал и опять шёл. И вот там-то, на стыке июня и июля до меня вдруг дошло, что я впервые медитирую, не медитируя. Принцип медитации довольно прост, но никакие книжки не помогут тебе отключиться от реальности, пока ты не поймёшь базовый принцип, согласно которому неизбежным мыслям нужно дать просто быть — есть твои мысли, и есть ты. Каждый из вас имеет право на существование, и ты имеешь право не думать эти мысли — точно так же, как эти мысли имеют право быть у тебя в голове. Медитация — способность дать мыслям возникать и протекать мимо твоего вечно желающего их думать сознания. Для медитации нужно сосредоточиться. Но там, в походе я впервые понял, что для медитации мне не нужно сосредотачиваться. Я научился не думать свои мысли, количество которых не сократилось. Мысли возникали и часами проплывали мимо моего сознания, которое фиксировало их присутствие и их путешествие вдаль, но не обдумывало. Часами я фиксировался только на спине человека, который шёл впереди. Я видел эту спину, рюкзак на неё, треккинговые палки, пятки ботинок на подошве вибрам, и это и составляло мой мир без либидо и пятёрки моих вечно желанных женщин.
Я думал, что когда закончится поход, медитация закончится. Но к концу похода я понял принцип происходящего. Я первый раз с момента остановки не просто не жалел о том, что делал в прошлом — я не думал про него. Одновременно я не мучался мыслями о будущем — я в него не заглядывал. Я ненавижу, ненавижу, ненавижу словосочетание "здесь и сейчас", но я находился просто там, где я находился. Чувствовал то, что со мной происходило в этой точке, и больше не думал ни про что. За рамками похода, моего прекрасного неба и воздуха, леса и гор мне пришлось немного… задуматься о том, как сохранить это состояние. Но я без особого труда его сохранил.
Здесь, дома, вернувшись на работу и вообще в привычную среду обитания, я почувствовал, как это волшебство потеряло контуры. То есть наоборот — вокруг меня была какая-то расплывчатая временная дымка, которая защищала меня от тревог о будущем, а ещё о вине и стыде за прошлое. И в городе она приобрела очертания — при том, что именно её бесформенность являлось её основной ценной характеристикой. Однако мне удалось как-то сохранить её вокруг себя. Чуть более пугающе очерченной, но всё же существующей.
Конечно, я начал чуть-чуть тревожиться, когда у меня начал заканчиваться "Ципралекс". И я даже придумал для себя тактику. Она была простой — если бы психиатр не стала выписывать мне новый рецепт, и я бы почувствовал, что дымка вокруг меня меняет очертания или утекает, я бы начал медитировать. Осмысленно медитировать — гораздо более утомительное занятие, чем сидеть в тёплом коконе настоящего, который не требует никаких усилий. Но я был готов. Ради кокона и этого ощущения я был готов медитировать. Я был готов поставить медитации в планировщик, перечить книжки про медитацию и даже сделать медитацию настоящей духовной практикой — слава богу, в наших краях это так просто.
За неделю до последней таблетки ко мне вернулось желание. Оно возникло неожиданно и просто. Я стоял на коленях перед любовницей, и понял, что ничего красивее этого живота в жизни не встречал. Так я встретился со своим желанием вновь. Потом, уже за рулём я в порядке эксперимента вспомнил губы и чуть оторванные от этого мира глаза моей вечной возлюбленной, которую я не видел несколько лет, и с удовольствием почувствовал, как кровь стекает в пах. А ещё через несколько дней я совершенно спокойно встретил, проснувшись, поднятое моим членом одеяло.
В кабинете психиатра я сразу понял, что добился успеха. Это было видно по её взгляду — пока она меня слушала. Так она и сказала — это успех. Это следствие того, что вы пили таблетки и ходили к психотерапевту так, как вам сказал психотерапевт. И ещё это следствие того, что вы поменяли психотерапевта. И добавили физическую активность в том режиме, в котором вы её добавили (а я добавил). Если измерять наш успех в процентах, то это 70%, хотя если быть честной, то скорее 100%. И я назначаю вам ципралекс — вот рецепт на ещё 56 таблеток, встретимся в октябре.
И ещё она объяснила, что происходит, и я удивился, как не понял этого раньше сам. Вы пришли в феврале с тревогой, сказала мне мой психиатр. Мы искали природу вашей тревоги, а теперь нашли её. Вы сами её нашли, и нам вместе удалось справиться с ней. Это ваша тревога за ваше будущее. Вы перестали думать о будущем, и у вас исчезла тревога. Ваше удивительное для вас состояние, ваша лёгкость и ощущение волшебства происходящего — это непривычное для вас отсутствие тревоги, практически весь объём которой касался ваших мыслей о будущем.
Наверное, стоит добавить про то, как много я стал думать об одиночестве. И как мало у меня осталось тех, с кем я могу поговорить по душам. Их и до остановки было мало, их стало меньше в 10 раз после остановки, а в последний год совсем никого не осталось. Было трое людей, потом остался один, и у нас с этим одним серьёзные проблемы в общении. Это единственная плоскость, в которой я чувствую перманентную вину, нормально так замешанную со стыдом. И эта та самая область, в которой я больше всего думаю про одиночество, зная, что никогда его себе не позволю.